Кто говорит, что на войне не страшно,
тот ничего не знает о войне...
Юлия Друнина
Как только советские люди узнали о вероломном нападении фашистов, многие устремились в военкоматы проситься на фронт. Был среди них и Егор Гурьев, крепкий 34-летний работник Красноборского лесхоза, что находился в Татарии, – уже 24 июня он написал заявление в военкомат.
Его сын Александр Гурьев принес в редакцию фотографию, на обороте которой написано, что сделана она 25 июня 1941 года. Хрупкая молодая женщина, больше похожая на подростка, держит на руках девочку. Еще двое детей стоят рядом. На обороте подпись: «Папе – 34, маме – 34, Вале – 8, Оле – 5, Тоне – 2 года и 2 месяца». Каково было женщине оставаться в военное лихолетье с тремя детьми на руках? Как выстояла, выдержала? Работала на заводе, изготавливая деревянные приклады для ружей. На послевоенной фотографии, сделанной в 1952 году, видно, как сильно она постарела.
Но куда сложнее пришлось Егору. Мирный труженик, и вдруг – разрывы снарядов, свист пуль над головой… В начале войны важнее всего была оборона Москвы. Туда вместе с отступающими войсками и дошел рядовой Гурьев в составе полковой роты ПТР. Этих солдат тогда называли «бронебойщиками» – на их плечи ложилась трудная задача: пробивать броню, а значит, уничтожать вражеские танки.
– Отец мало рассказывал про войну. Но про защиту столицы вспоминал, что это было сплошное кровавое месиво, особенно там, где проходили вражеские танки. Поэтому после войны отец никогда не ел ничего красного цвета. Если мать варила борщ, то свеклу к нему готовила отдельно. А еще отец не любил картошку – наелись в Белоруссии до отвращения. Там больше есть было нечего, – рассказывает Александр Егорович. И вспоминает еще: – Помню рассказ отца, как при наступлении в Белоруссии они пытались перейти реку Сож. На другом берегу окопались власовцы: на спичечной фабрике установили пулемет с пламегасителем, так что идти в атаку было чистым самоубийством. Тогда форсировать реку бросили штрафников. И всех их побили. Наши пытаются подавить огневую точку противника, но пламени-то от выстрелов нет – не видно, откуда стреляют! Весь боекомплект израсходовали, орудие повредилось. С утра снова в наступление, а орудие не готово. Тут же СМЕРШевцы налетели: разборки, обвинения во вредительстве. Хорошо, командир вступился, а то неизвестно, чем бы всё закончилось. Шел бы в следующий бой среди таких же штрафников-смертников.
Но свою медаль «За боевые заслуги» Егор Васильевич получил за другое дело – форсирование реки Болвы в сентябре 1943 года. Из приказа о награждении: «Во взаимодействии с артиллерийским огнем отразил атаку до взвода автоматчиков противника. В дальнейшем своим огнем прикрывал подступы к переправе, что дало возможность быстро и без потерь батальону форсировать реку».
Не обошлось и без ранения. В сентябре 1943 года Гурьеву пуля насквозь прошила предплечье правой руки. А через некоторое время, уже в белорусских болотах, фашисты прострелили ему бедро. Солдат лежал и думал, что здесь, видно, и помереть придется. Однако услышал в лесу голоса. Сначала испугался, что немцы, но потом разобрал русскую речь – среди деревьев пробирались три разведчика. Егор Васильевич позвал на помощь, но мужики сначала колебались – брать ли его с собой. В итоге взяли и спасли этим жизнь.
Залечивать раны пришлось в тульском госпитале. Оттуда мужчина прислал семье фотографию, сделанную 26 марта 1944 года. И уже в августе 44-го Гурьева комиссовали по болезни. Позже ему присвоили инвалидность третьей группы.
– Отец до самой смерти мучился от ранения, полученного на войне, – вспоминает его сын. – И еще долго ему снилось, что фашисты наступают. После войны снова работал лесником, родили с мамой еще двоих детей, а умер он в 75 лет там же, в Татарстане, – заканчивает свой рассказ сын героя.
Жаль, наград не сохранилось. По воспоминаниям сына, Егор Васильевич был очень скромным, не носил их. Но память ведь не в наградах, а в сердцах тех, кто помнит.