Рубрика
Ангарск и Ангарчане
Среди памятных дат Великой Отечественной войны немало Дней Победы. 11 апреля во всем мире отмечают День освобождения узников фашизма. Сегодня в Ангарске осталось лишь 34 человека, чье детство исковеркала немецкая оккупация. Среди них – ветераны труда, заслуженные ветераны АЭХК Николай Ильич и Зоя Григорьевна Рязанцевы. Долгие годы они никому не рассказывали о пережитом в детстве, и до сих пор воспоминания о годах войны отдаются болью в сердце. Но эти рассказы со слезами на глазах – самые правдивые свидетельства нашего прошлого.
Оба супруга родом с Орловщины. Деревеньку Радомиль Урицкого района сейчас и не сыщешь на карте Орловской области. Многие маленькие села на западе страны так и не оправились от военной разрухи. На этих землях пролита кровь не только защитников нашей родины, но и тысяч женщин, стариков, детей, которые оказались в немецкой оккупации. Уже 25 июня 1941 года на Орел был совершен первый налет вражеской авиации, а освобождение пришло только к августу 1943 года. И эти 2,5 года стали самыми страшными в истории Орловской области. Немецко-фашистскими захватчиками за время оккупации было убито (расстреляно, повешено, сожжено) 4243 мирных жителя, многие из которых зверски замучены. С особой жестокостью гитлеровцы уничтожили 8111 советских военнопленных. В немецкую неволю на каторжные работы немецко-фашистскими захватчиками было угнано 56 490 человек. За годы войны в Орловской области в ее довоенных границах потери составили более 620 тысяч жителей. А выживших война лишила дома и семьи…
«Когда началась война, мне исполнилось три месяца, а всего детей в нашей семье было семеро, – вспоминает Зоя Григорьевна. – Я у родителей поздняя – последыш. Маме тогда уже 52 было, а отцу за 60, и он болел сильно. Еще до прихода немцев мои старшие братья ушли на фронт – оба и сложили головы на войне. Оставшиеся в деревне с ужасом ждали прихода немцев. Осень была на дворе, холода наступали, а фашисты сразу выгнали семьи с детьми из своих изб. Как жить? Где жить? Идти-то было некуда… В итоге селились в подвалах домов, чтобы зимой хоть какая-то крыша над головой была. Когда немцы в деревню пришли, они сразу собрали всех мужчин – каждого осматривали, допрашивали. На вопрос фрица «Есть ли коммунисты?» вперед шагнул наш сосед-инвалид. Он ногу потерял еще в гражданскую войну. Его немцы сразу и убили на месте. А у него дома куча детей, семеро по лавкам, что называется. Но смолчать не смог о партийной принадлежности. В нашего папу тоже выстрелили, потому что отказался быть полицаем – легкое задели, убивать не стали, видели, что вреда от больного не будет, его в избу принесли истекающего кровью. Он так и лежал, когда нас всех угнали в плен. Как умер, где похоронен отец – я не знаю до сих пор».
По воспоминаниям родных Зои Рязанцевой, больше всего в их деревне боялись быть угнанными в Германию. Об этом с первых дней по селу ходили страшные разговоры. Тогда уже наши знали, что фашисты детей на кровь как доноров забирали, для опытов. Никто не чаял вернуться живым из концлагерей. А потому некоторые женщины специально перед отправкой лезли с детьми под пули – быструю смерть предпочитали долгой и мучительной.
«Мама нас берегла, прятала от глаз оккупантов подальше, чтобы они точно не знали, сколько детей в семье, – говорит Зоя Григорьевна. – Однажды мама нас четверых младших – двух братьев и сестру со мной на руках – посадила в огородную яму, где мы раньше картошку хранили. Немцы в тот день угоняли деревенских целыми семьями. Поначалу фашисты не заметили нас – пришли и забрали маму и старшую сестру. Но потом и нас достали из ямы – выдал полицай, он был из местных, знал, у кого сколько детей. Нас выволокли, сначала пешком до станции 12 километров гнали – меня 5-месячную сестра Катя на руках несла, потом в товарные вагоны посадили и повезли куда-то в сторону Брянска. Сестра позже рассказывала, что ночью стрельба была, потому что часть пленников вырвалась. Среди тех, кто разобрал деревянные полы в вагонах товарняка, были и двое наших братьев – Саша и Павлик. Катя тогда не знала, погибли они или им удалось добежать до леса.
Вагоны остановились где-то под Латвией. Нас выгрузили, распределили по баракам. Кругом охрана с собаками. А мы, дети, все без мамок. Плакали от страха, холода и голода. Как мы жили в бараках – почти не помню. А вот вкус брюквы запомнила – Катя с полей приносила ее, куда их, старших детей, на работы гоняли. А потом случилось страшное – Катя пропала! Ушла в поле и не вернулась. Как позже выяснилось, ее этапировали в Германию».
С исчезновением сестры и без того полная ужасов и лишений жизнь маленькой Зои и вовсе повисла на волоске. Она вскоре забыла даже свое имя, которым ее никто здесь не называл. Каким чудом она пережила два года оккупации – не помнит. И Зоя Григорьевна очень рада, что события того страшного времени стерлись из ее памяти. После освобождения пленных детей стали развозить по городам и деревням, пытались искать родных. А при Зое никаких документов не было, и людей, знавших ее родных, тоже рядом не осталось. Девочку, как сироту, отправили в детский дом.
«Помню, как к нам в детский дом американцы приехали – какие-то вещи, продукты, подарки привезли, – рассказывает Зоя Григорьевна. – А мы попрятались при виде гостей – они же в военной форме были, вот мы и приняли их за немцев. А однажды на пороге детского дома появилась… мама. Я, конечно, не узнала ее, ведь при расставании с ней мне было пять месяцев. А она меня сразу узнала – я была очень похожа на сестру Катю в детстве! Тогда я впервые и услышала свое настоящее имя. А свидетельство о рождении у меня только к седьмому классу появилось».
Семья Зои после войны постепенно собиралась в деревне Радомиль – первая в родные края вернулась мать. От их избы ничего не осталось – возвратившаяся из плена женщина чуть с ума не сошла от горя, когда поняла, что ни мужа, ни детей, ни дома больше нет. Но потом ей удалось напасть на след младшей дочери – кому-то из деревенских привезли из бараков детей, и они рассказали, что там видели Зою. Затем из Германии приехала Катя – она жила в немецкой семье, где были достаточно добры к русским работникам. Ну а уже потом домой вернулись и двое братьев-беглецов Павлик и Саша, которым удалось сбежать от фашистов из товарняков. Первое время они партизанили в брянских лесах, потом тяжело заболели тифом, оглохли. Мать нашла сыновей в Белоруссии в каком-то приемнике с бродячими детьми.
Сначала семья жила в подвале – голод после освобождения от оккупации стоял ужасный. Ели всё, что жевалось. Охотились в полях на сусликов, искали прошлогоднюю сгнившую картошку. Среди переживших войну начался мор от голода и болезней. Да еще и заминировано было всё вокруг – в первые годы после войны многие подрывались в полях и лесах. Для подъёма разрушенных деревень из Германии привезли скот и картошку на посадку. Но до 1952 года здесь жили впроголодь, и при первой возможности люди уезжали в поисках работы и жилья.
Голодно и страшно – вот так коротко говорит Николай Ильич о своих воспоминаниях о войне. Он тоже побывал в тех страшных детских оккупационных бараках и тоже вернулся после войны в Радомиль к разоренному дому. «Мама с нами, четырьмя детьми, одна осталась – мужиков в семье не было, отец погиб на войне где-то под Калугой в 1943 году, заново строить избу некому было, – рассказывает он. – Наша семья жила то в вырытой яме, то в шалаше. Я ведь и в армию ушел из этого шалаша. Как выжили – сам не пойму. И ведь молодость брала свое – находили силы веселиться, шутить, даже на танцы ходили. Из армии – с трехлетней службы в десантном полку Псковской дивизии – я вернулся с твердой уверенностью жениться на Зое и забрать маму из шалаша». Так и вышло!
Лучшей доли молодые супруги Рязанцевы поехали искать в Сибирь – в 1960 году в Ангарске жил двоюродный брат Николая Ильича, он-то их и позвал в молодой город, где было полно рабочих мест. «Образование у нас с Колей, что называется, хромало на обе ноги – когда надо было учиться, мы выживали из последних сил в голоде и разрухе, – вспоминает Зоя Григорьевна. – У Коли было закончено семь классов и армия за плечами, а я некоторое время работала обвальщицей в Брянске. Приехав в Ангарск, сразу пошла на АЭХК проситься работать на кран. В отделе кадров ахнули от моего заявления – я была маленькая, худенькая. Начальник 6-го отдела сказал, что меня в кабине крана и видно-то не будет! А всё решил мой почерк! Он у меня всегда был красивый, четкий – увидев заявление, написанное ровными буквами, меня решили определить в конструкторское бюро копировщицей. Пришлось осваивать рейсфедер – чертежный инструмент для проведения линий и знаков тушью. Могла в точности скопировать чертеж любой сложности – от оригинала не отличить. Однажды со мной конфуз произошел – так увлеклась работой, что скопировала не только сам чертеж, но и подпись утверждающего его. Хорошо, вовремя заметили и не унесли на утверждение – нужная подпись там уже стояла, правда в моем исполнении!»
В отделе 6/16 конструкторского бюро АЭХК Зоя Григорьевна отработала 39 лет. Николай Ильич всю свою трудовую жизнь тоже посвятил атомной промышленности. В трудовой книжке у него всего две записи: «принят на работу аппаратчиком в химцех №2» и «уволен на пенсию». Между этими записями прошло более 35 лет! Почти столько же Рязанцевы живут и в своей «трешке» 177 квартала.
«В начале 60-х здесь сразу пять домов сдавалось, нам сказали выбирать любую квартиру! – говорит Зоя Григорьевна. – Ну мы и выбрали с Николаем Ильичом, и вскоре сюда же перевезли своих матерей из деревни. Они сберегли, спасли нас в детстве, а мы стали опорой для них в старости».
Дружной чете Рязанцевых довелось пережить и другие страшные испытание – так вышло, что пришлось похоронить двух сыновей молодыми. Горе сильно подкосило их, но они выстояли. Среди трудовых и юбилейных медалей у Николая Ильича и Зои Григорьевны есть особая награда – в 2015 году, в канун 70-летия празднования Победы в Великой Отечественной войне, бывшие узники фашизма были удостоены медали «Непокоренные». Рязанцевы и правда непокоренные – невзгодами и лишениями военного времени, тяжелыми жизненными обстоятельствами, личными бедами. Удивительно сильные, трудолюбивые, добрые, красивые, радушные люди. «Пойдемте-ка на балкон, я кое-что покажу, – приглашает своих гостей Зоя Григорьевна. – У меня тут чудо есть – картошку в кадке выращиваю! Вот уже ботва какая высокая. У нас раньше дача была, мы с мужем всё лето там проводили, а теперь уже здоровья нет к грядкам наклоняться. Но на балконе я по-прежнему овощи и цветы выращиваю! А теперь – к столу! Будем чай пить и о войне больше говорить не станем. Зачем сердце рвать?..»