Рубрика
Ангарск и Ангарчане
Федор Устюжанин – автор нескольких поэтических сборников, а также исторических книг о строительстве Ангарска – «Безвестные строители» и «Записки педагога». На протяжении многих лет Фёдор Тимофеевич был другом нашей газеты. На страницах «Свечи» выходили его материалы, вошедшие в историко-документальные издания, посвященные городу.
Его знакомство с Ангарском произошло в далеком 1951 году, когда он прибыл в наш сибирский городок для прохождения срочной службы в войсках МВД. После демобилизации Фёдор Тимофеевич закончил Иркутский пединститут. Работал учителем русского языка и литературы, был завучем, директором школы, инспектором гороно. При распределении осужденных по видам режима он возглавлял наблюдательную комиссию в четырех исправительных колониях, расположенных вблизи Ангарска.
25 лет Фёдор Устюжанин трудился в вечерней средней школе в УК 272/7, где был директором. Впоследствии под впечатлением работы с осужденными он написал цикл стихотворений под названием «А там, за колючей…». Кстати, этот сборник высоко оценил лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский.
В декабре 2006 года Фёдора Тимофеевича не стало. А недавно мы обнаружили в архиве газеты его не вышедшие в печать рукописи со стихами, баснями и материалом о бунте заключенных в Китойлаге. Сегодня с разрешения семьи Устюжаниных, отдавая дань талантливому писателю и просто хорошему человеку, мы предлагаем вниманию читателей этот исторический очерк.
25-й лагерь располагался за 15-м и 19-м лагерями, ближе к Суховской. Город постепенно вытеснял исправительно-трудовые учреждения на окраины. Лагерь сформировали для обеспечения рабочей силой строительства ТЭЦ-10. К тому времени в лагерь поступило уже более тысячи заключенных, кроме расконвоированных, выполняющих подсобные работы. Тогда не было разделения исправительно-трудовых учреждений по видам режима. Заключённые всех тяжестей преступлений содержались вместе. Это было время разгула воровских традиций. Контингент колоний обычно разделялся на два лагеря: работяги, которые работали и давали дань, и воры, которые собирали дань и отправляли её в 30-й лагерь в воровской общак.
Дань собирать было очень удобно. Заключённые на стройке зарабатывали прилично, и их труд регулярно оплачивался наличными деньгами. Шестёрки в колониях обирали бригадиров, те копили общак колонны (тогда отрядов ещё не было), воры создавали общак лагеря и определенную долю отправляли в 30-й лагерь главному вору.
Начальником лагеря был подполковник Иван Васильев, боевой чернявый офицер, участник Великой Отечественной войны. Начальником КВЧ (культурно-воспитательной части) – старший лейтенант Василий Сучков, переведенный сюда из подразделения СМЕРШ.
В январе 1957 года заключённым объявили, что с начала следующего месяца наличными деньгами зарплата выдаваться не будет. Она будет зачисляться на лицевые счета. В ларьке разрешённые продукты и товары будут отовариваться по ведомостям.
Вор в законе Воронов, по кличке Ворона, собрал сходку. Ему было 25 лет, но страх перед ним холодил душу: к тому времени на нём висело уже три убийства.
– Что будем делать? – спросил он тихо, воткнув нож в стол. – Мусора перекрывают дыхалку. Придумали заменить деньги ведомостями в бухгалтерии.
– Ну и пусть.
– Дурак ты, Клоп, вот и болтаешь глупости. На что сам жить будешь? Работать пойдёшь? Работягам в помощники?
– Как жил, так и буду жить. На мой век работяг хватит.
– А деньги как собирать будешь? Бумажками? Денег-то живых у работяг не будет. В ларьке и махорку по лицевым счетам получать будут. Чифирку не попьёшь.
– А-а-а! – понял наконец Клоп.
Все приуныли.
– Бунтовать надо, – предложил нарядчик из первой колонны. – Мало ли что коммунисты придумают.
– Кто бунтовать будет? Работяги-то за эту систему.
– А вы зачем? – рассердился Ворона. – Чья власть в лагере? Покорных рабов или наша?.. Для начала ... это твоя задача, Клоп... ларёк оцепите, чтобы ни один фраер туда не проник.
– Верно говоришь, Ворона.
Я познакомился с Вороновым в школе колонии особого режима через восемь лет после этого события. Ему тогда минуло 32 года. Высокий, широкоплечий, с длинными костлявыми пальцами, с крепкими ногами, он выглядел сильным, но безобидно спокойным. И только однажды я увидел его раздражённым. Лицо его вмиг изменилось до неузнаваемости: глаза по-бычьи покраснели и выпучились, брови соединились, рот, перекосившись, растянулся в тонкую линию. Представляю, как он выглядел тогда, когда сказал: «А вы зачем?»
Решили бунтовать. Разослали по колоннам надежных шестерок. Работяги попробовали не соглашаться. Но в ту же ночь бригадира молодежной бригады, открыто высказавшегося в поддержку безденежной оплаты труда, беспощадно избили. И работяги замолкли.
Настало утро. Термометр показывал минус сорок два. Васильев, предупреждённый оперчастью о том, что в лагере неспокойно, приехал на работу до развода. Заря едва пробивалась сквозь морозный туман. Скелет из железобетонных конструкций громадного корпуса ТЭЦ-10 просматривался бледно. Лампочки периметра желтели тускло. К лагерю подошёл строй солдат, одетых в полушубки, в тулупы, в стеганые брюки. Шапки подвязаны по уставу под подбородок (стоять на морозе двенадцать часов не шутка). Это конвойный наряд, прибывший вести заключённых на рабочий объект – на строящуюся ТЭЦ.
Васильев решил пройти по баракам. Как раз в то время, когда он зашёл в третий барак, дневальный объявил подъем и включил все лампочки, из них три – по 500 ватт. Яркий свет на секунду ослепил начальника. И вдруг свет потух, даже контрольная лампочка. Начальник не успел опомниться, как кто-то ловко и быстро надел мешок на его голову.
– Бей скотину! – раздались сначала несмелые, а потом откровенно наглые крики. Сопровождающие начальника надзиратели пытались защитить его, но их организованно оттеснили. Удары кулаков обрушились на начальника со всех сторон. Впоследствии очевидцы рассказывали: «Начальник мужественно переносил удары. Его бы искалечили, но бригадники монтажной бригады подскочили к рубильнику и включили свет. Воры мигом отринули от начальника».
Заключенные с гробовым молчанием выходили из бараков и грудились в отстойнике у вахты.
Вахтёр и начальник конвоя пытались организовать вывод на работу. Но заключенные не становились пятёрками, а толпились группами, не соблюдая состав бригад. Впереди – мелкие хулиганы, крысятники, крикливые, бесшабашные. За их спинами главные подстрекатели: молчаливые, суровые, с ножами под бушлатами. Где-то в третьем ряду стоял молодой, высокий парень с блестящими от восторга глазами. Это Ворона. К нему то и дело протискивались «шестёрки» и, раскланиваясь, убегали выполнять его поручения.
Приехали заместитель начальника политотдела Протопопов, прокурор по надзору Падалко, начальник охраны Кириченко, начальник штаба Маракулин. В накопившейся, как в запруде, толпе заключённых стояла зловещая тишина.
Майор Кириченко подошёл ближе к толпе. Поверх шинели портупея. Подтянутый, боевой командир воинской части. Клапана шапки развязал, чтобы лучше слышно было.
– Производственники! – негромко сказал он. – Становитесь по бригадам и выходите на работу! Ваши претензии решит начальник лагеря в рабочем порядке.
– Заткнись, батя! Мы тебя знаем. Твое дело нас сторожить. Давай прокурора!
– Пожалуйста! Вот прокурор.
К Кириченко подошёл Падалко. В чёрном новеньком полушубке без погон, в валенках, в офицерской шапке.
– Утеплился! Знаешь, как на морозе работать!
– Слушаю! Кто у вас главный? Говорите.
– Мы все главные. Деньги нам давай, а не бумажки! Сам небось купюрами получаешь...
– Есть постановление правительства перевести лагеря на безналичный расчёт. Вам от этого ничего плохого не будет. На сколько закрылись, вам бригадир скажет. Сколько на лицевой счёт поступило – вам бухгалтер покажет, и вы распишетесь.
– Не гони тюльку... Тяни его сюда – здесь поговорим...
Толпа двинулась на руководство. Офицеры загородили Падалку. Все боевые командиры – орденоносцы, не в их правилах отступать, не в таких переплетах бывали. Ещё кровь в жилах от боёв не остыла. Маракулин прошипел со злостью:
– Разрешите мне вон того высокого тряхнуть...
С ним ринулись было и другие офицеры, но Протопопов удержал:
– Не горячитесь, товарищи офицеры! Перед вами не враги, а советские люди. На то есть учебная рота.
Толпа ревела.
Заключенных оцепили курсанты сержантской школы с автоматами ППШ.
– Ложись! – командирским голосом скомандовал командир курсантов.
Команду не выполнили.
– Огонь для предупреждения! – с надрывом в голосе взревел командир.
И над головами заключённых засвистели пули. Толпа стояла. Один из воров – высокий, лощеный мужчина – шепнул впереди стоящему холую:
– На, лупани вон того молодого с автоматом, – и подал ему кирпич.
Послушный хулиган выскочил впереди толпы и с силой швырнул кирпич в близстоящего солдата. Солдат схватился левой рукой за разбитое лицо. Посмотрел на рукавицу с указательным пальцем для нажатия спускового крючка и увидел кровь. Он сдёрнул рукавицу с руки и дико посмотрев на тощего хулигана, бросившего кирпич, хлёстко выругался:
– На, сука, получай за кровь мою! – и крепко зажав голой рукой автомат, дал очередь по толпе.
Четверо заключенных повалились наземь. К солдату подскочил Кириченко, сзади обнял его за плечи.
– Сынок, успокойся. Ты уже ответил на его нападение. Пойдем со мной, поговорить надо – и отвел его в сторону.
Толпа рассвирепела.
– Гады! Изверги! Фашисты!
Падалко старался перекричать толпу:
– Спокойно! Оружие применено правильно... Расходитесь!
Но где там! Все махали руками, кричали на всю округу. В представителей власти полетели камни, глыбы льда, кирпичи.
Замполит с фотоаппаратом выдвинулся вперед всех военных и, обороняясь от камней, через объектив всматривался в первые ряды бунтовщиков, стараясь сфотографировать лица зачинщиков и особо агрессивных заключенных. Толпа зашевелилась. Заключенные, стоящие в первых рядах, стали закрываться полами бушлатов, прятаться друг за друга. Ворона тоже пригнулся, загораживая лицо рукой, и встал за спины своих «шестёрок».
Подъехала пожарная машина. Задние ряды, состоящие из работяг, пользуясь растерянностью воров, незаметно разбегались. Кто-то из воровской шайки попытался остановить убегающих, но бригадники монтажной бригады предупредили:
– Заткнись, ворюга! Встретишься – пришибём.
Сучков продолжал фотографировать. Колонна стала отступать. И так постепенно толпа разошлась. Остальных охрана разогнала по баракам.
Солнце поднялось на вершину своей орбиты. Холодное небо казалось белым. Руководство Китойлага возвращалось в свои штабы. К Протопопову вернулась веселость:
– Оказывается, не автоматчиков нужно привлекать для разгона бунта, а фотографов.
– Не всегда так! – поправил его Маракулин. – Вот в 15-м во время бунта у меня фотоаппарат разбили.
– Пожарная машина помогла. В 50-м году, тоже зимой, бунт был в 12-м. Только холодной водой и успокоили заключённых. Они это знают.
Вечером в управлении Китойлага, в кабинете полковника Кухтикова, подводили итоги: четверо заключенных убиты, один солдат ранен, начальник колонии госпитализирован, 20 человек было арестовано.
Протопопов сделал вывод:
– Бунт показал, что переход на безденежную оплату труда – дело правильное. Это последнее усилие воров вернуть поборы. Бунт показал, что честные рабочие их не поддерживают. Конечно, без жертв это не обойдется, но наше дело правое...
Падалко вздохнул тяжело:
– На войне было легче: там знал, в кого стрелять и откуда пуля летит. А здесь?
– Спасибо за службу! – поблагодарил Кухтиков военных. – Вы предотвратили явную междоусобную войну в лагере, грозящую большими жертвами, обеспечили выполнение плана строительства важного объекта. Достойных я представлю к внеочередному воинскому званию.
Фёдор Устюжанин
(по рассказу полковника В.Ф. Сучкова)