Вот парадокс – чем более совершенствуются способы записи и хранения информации, тем меньше шансов мы оставляем праправнукам лицезреть образы своих предков, а уж подробности их биографии и вовсе теряются, растворяются во времени… Нет, обобщать, конечно, не стоит: у кого-то дома хранятся еще семейные фотоальбомы, а то и старые письма, написанные на бумаге и присланные по почте, – свидетельства событий минувшей доцифровой эпохи.
Ныне же семейная летопись в большинстве случаев – это набор файлов на смартфоне или жестком диске компьютера. Огромное, как правило, количество цифровых фотографий, которые и рассмотреть-то не всегда руки доходят... И коротко живущие текстики СМС-сообщений вместо длинных бумажных писем. А потом – раз! – и телефон теряется, карта памяти перестает читаться, флешка сгорает… Жесткий диск компьютера поражает коварный вирус… Всё – нет больше семейной летописи!
Опять же не обобщаем, потому что память – она в голове в первую очередь, а не на флешке, и тот, кто считает важным сохранить свою историю, непременно её сохранит, найдёт возможности. Однако в скупки нередко попадают бывшие в употреблении карты памяти с фотографиями чьих-то семейных событий, а на свалки и помойки – старые фотоальбомы с чьей-то жизнью. Человеческий фактор. Что имеем – не храним, потерявши – забываем.
Трудно сказать сейчас, как долго не умрет современный цифровой архив... Кстати, в то время когда крупные библиотеки активно сканируют, оцифровывают книжный фонд, киношники поступают наоборот – цифровые копии фильмов переводят на кинопленку. Которая, как обещают, будет храниться вечно. Ну, или до ближайшего конца света, по крайней мере.
Древние толстые фотоальбомы… Со старых бумажных фотокарточек, которым уже больше ста лет, наши давно ушедшие предки, глядя на нас сквозь бездну времени, всегда готовы к общению. Было бы на то наше желание да немного воображения. Да еще если предысторию тех давних фотосессий знать.
У нас получилось немного наоборот... Предыстория есть, а вот фото... Не было тогда телефонов с камерой, и только благодаря подробному изложению событий можно вообразить, представить себе картинки из жизни героев повествования.
Речь идет о дневнике, точнее – о жизнеописании моего прадеда Иннокентия Валерьяновича Агеева под названием «Моё детство», каковое было им собственноручно сделано в 20-х годах прошлого столетия. Эта тетрадка хранится у нас в домашнем архиве, чернила почти не выцвели, почерк хорошо разбираем.
• • •
«Ох и давно же это было! Но как хорошо помнятся разные эпизоды из далекого детства, и не только в общих чертах, а даже со всеми деталями, фразами и интонациями голоса.
Итак, родился я в семье мелкого чиновника с большими барскими наклонностями, в общем простого, душевного и отзывчивого человека, но очень гордого, не допускающего по отношению к себе никакой грубости, даже повышенного тона, не только от своих знакомых, товарищей, но даже от своего (и больше всего от своего) начальства…»
Весь текст дневника здесь представить, разумеется, невозможно. Это тема для отдельного будущего издания его в виде книги... Однако некоторые эпизоды стоит выделить, чтобы можно было попытаться увидеть глазами автора реальную жизнь того времени – времени, с которого начинается повествование, а именно – с 1848 года.
В этом году отец автора воспоминаний, будучи гимназистом в Киеве, бросает гимназию и, не спросив разрешения родителей, уходит вместе с гусарским полком на войну (имеется в виду подавление Венгерского восстания). Через два года молодой гусар возвращается домой, но за нарушение родительской воли отлучается от семьи. Уезжает в Петербург, поступает на государственную службу, женится на 16-летней выпускнице Смольного института, а затем, как молодой чиновник, распределяется на службу в Восточную Сибирь.
«С выдачей сравнительно порядочной суммы в виде подъемных, прогонных денег отец едет в Кяхту, в секретари пограничной таможни. Молодая, для Сибири образованная и интеллигентная семья, конечно, была принята с распростертыми объятиями.
Далее последовал перевод отца в Иркутск. Моя мамаша, ввиду наступающей зимы и моего появления на свет, не желая надолго расставаться с мужем, решила свой переезд не откладывать, но время она плохо рассчитала, и едва они успели доехать до села Посольского, расположенного на берегу Байкала, я появился на свет.
Вследствие своего характера отец на службе подолгу не удерживался и переезжал из города в город: был в Киренске смотрителем тюрьмы, в Чите секретарем областного правления, в Верхне-Удинске городничим... Это было его последнее место на государственной службе, здесь за грубое оскорбление проезжающего губернатора ему было предложено подать в отставку во избежание увольнения по 3 пункту. Отсюда начались наши материальные мытарства: сбережений, конечно, никаких не было, разных костюмных вещей хватило ненадолго, семья из шести человек с великим трудом перебралась в Иркутск. Начались поиски работы – до поденщины чернорабочим».
«Возвращаться в Петербург было не на что, и мои родители решили отправиться в Петербург пешком. Мне тогда шел пятый год, но я отлично помню это путешествие: на меня, как на младшего, мать в котомку нагрузила две иконы, конечно, давно избавленные от серебряных риз (мать была очень религиозной, иконы же – их благословение). Двое старших (Коля 8 лет и Сара 6 лет) и мать несли маленькие котомки с бельем, отец вез в самодельной тележке маленькую двухлетнюю Фаню и нес корзину с посудой (котел и чашки). И вот началось путешествие. Переходы делали небольшие, обыкновенно почтовый перегон делился на два дня. Это было лето – ночёвки на лоне природы, конечно, нам казались прелестными. Если ночёвка совпадала с подходом к деревне, мать и отец оборудовали табор, а мы – трое малышей – шли в деревню просить ради Христа. Народ был отзывчивым, нас расспрашивали, кто мы и откуда, мы отвечали заученно, что отец неправедно осужденным возвращается на родину в Россию. В сибирских деревнях для всякого осужденного судом и идущего на каторгу на подаяние не скупились, каждый считал богом определенной обязанностью вынести проходящим партиям и подать на пропитание. Мы, как малыши, возбуждали сожаление: нередко над нами бабы плакали и подавали что получше.
Мы прошли всего 145 верст до села Черемхово, где была волость. Этот день с обеда был дождливый – с грозой и сопряженными с ней неприятностями. Дорога сделалась грязной, идти было тяжело, одежонку промочило насквозь, теплого ничего не было. Кое-как дотащились до землянки сторожа у поскотных ворот, он отнесся к нам, детворе, участливо и пустил ночевать. Землянка маленькая, рассчитанная на одного человека, а нас пришедших – шесть человек! Сторож, чтобы нас обогреть, развел в дверях землянки маленький костер и всё время поддерживал. Отражение теплоты было очень приятное, неприятным был только иногда залетающий от порывов ветра в землянку дым. Устроились на полу – и, конечно, не лежа, а сидя, прижавшись плотно один к другому (выпускница Смольного института, госчиновник и маленькие дети – прим. автора статьи)».
• • •
Далее в дневнике автор описывает все удачи (каковых было немного) и неудачи, сопутствовавшие им в дороге. До Петербурга семья так и не добралась, в Черемхово главе семейства Агеевых представилась возможность устроиться на службу.
(Продолжение в следующем номере)
Спартак Черныш