(Продолжение. Начало в №27)
Вот парадокс – чем более совершенствуются способы записи и хранения информации, тем меньше шансов мы оставляем праправнукам лицезреть образы своих предков, а уж подробности их биографии и вовсе теряются, растворяются во времени… Нет, обобщать, конечно, не стоит: у кого-то дома хранятся еще семейные фотоальбомы, а то и старые письма, написанные на бумаге и присланные по почте, – свидетельства событий минувшей доцифровой эпохи.
«Заседатель предложил ему у себя службу секретаря в порядке частной работы (по штату секретаря заседателям не полагалось) с окладом 20 рублей в месяц. На этом и порешили… И наша вольная жизнь кончилась.
20-рублевый оклад оказался и для деревни маловатым. 3 рубля квартира, 3 рубля дрова, 14 рублей на прожитие шестерых – очень скудно. К тому же, кроме белья, никакой одежды и постелей. Но тут судьба как будто начала благоприятствовать. Село оказалось большое, торговое; у заседателя, волостного писаря и местных торгашей были дети ученического возраста, а школы в нём не было. И матери предложили учить ребятишек по трёшке с головы, насобиралось 10 человек, и наше материальное положение улучшилось, но ненадолго...»
«Летом, конечно, было лучше: мы с сестрой ходили работать к крестьянам, и хотя получали всего по пятаку в день, но кормились, и день весь был занят. Ох и длинные же были дни – вероятно, с четырех утра и до девяти вечера. И, несмотря на однообразность и монотонность работы, день проходил как-то незаметно. Я с весны был бороноволоком, занимался прополкой огородов и полей, позднее был копновозом, копал картофель, убирал огороды...»
Позднее описывается жизнь семьи опять в Иркутске.
«В одно ясное майское утро, пробыв в дороге три дня, мы пришли в Иркутск. Город произвел на меня ошеломляющее впечатление. Я таращил глаза на высокие дома, многолюдство на улицах, останавливался читать вывески и потом вприпрыжку догонял отца...
Мать, конечно, была опечалена материальным положением отца и, как всегда, не подавая вида, начала соображать, как вывернуться из положения, чтобы нас накормить и отцу, не курившему три дня, купить табаку – а денег в наличии было у ней лишь 30 копеек. Мы с сестрой, уже привыкшие к городской сутолоке, были откомандированы на базар и купили всего необходимого, т.е. хлеба 4 фунта на 6 копеек, омуля за 5 копеек, четвертку табаку (15 копеек) и для меня, как гостя, розанчик (маленькую сдобную булочку) за 3 копейки. День был обеспечен, надо было позаботиться о завтрашнем дне, но ни продать, ни заложить было нечего. Мать пошла искать работу, нашла таковую в виде шитья кулей на каком-то складе – по 4,5 коп./ штука, нитки на выкуп.
С утра мы принялись за работу всей семьей и, как ни усердствовали, больше 10 штук сшить не могли. За вычетом ниток 40 копеек в день, несмотря на дешевизну продуктов, на прожитие не хватало, т.к. ежедневно нужно было платить 15 копеек за квартиру с отоплением.
Отцу было трудно искать службу из-за очень ветхого костюма и обуви. Мать работу могла брать только на дом из-за грудного ребенка. Но, чтобы брать рукодельную работу, надо было или оставлять задаток за материал, или иметь знакомства, а у нее ни того, ни другого не было. Началась нудная полуголодная жизнь.
В конце сентября 1873 г. меня отец определил в церковно-приходскую школу, но т.к. мама хлопотала, чтоб мне сгоношить кой-какой костюм, то я задержался с учебой – наконец собрался и пошёл.
Жили мы в маленькой хибарке на самой окраине города, на Горе. Идя первый раз в школу, я увидел, как меня дорогой обогнали два мальчугана, и обратил внимание, что они бегут с кусками хлеба. Спросил, куда они с хлебом. «На работу». – «Где работаете?» – «На табачной фабрике». – «А вам там платят?» – «Ну да, по 8 рублей в месяц». «А еще там берут ребятишек?» – «Приходи, возьмут».
И я решил: чем мне даром учиться в школе, лучше буду работать на фабрике и хоть немного смогу помогать матери заработком. Пошёл за ребятами до фабрики. Это оказалось через весь город, почти на берегу Ангары. Я был очень застенчивый и несмелый, и сколько себя ни уверял, что мне ничего худого не сделают, если я попрошу работы, но смелости войти во двор фабрики всё-таки не хватило. Так я простоял у ворот почти весь день, чем обратил на себя внимание жены управляющего, часто проходившей по двору. Часа в четыре вечера она меня спросила, чего я целый день торчу у ворот. «Я хочу проситься на работу». – «Ну так иди в контору!» – «Да я боюсь». – «Вот чудак! Ну пойдем вместе».
Мы пошли. Оказалось, ничего страшного тут не было, а всё так просто – жена сказала мужу: «Вот мальчик хочет работать». Управляющий сказал: «Отлично, завтра к восьми утра приходи».
Работа начиналась в 8 утра, оканчивалась в 8 вечера с перерывами: час на обед и полчаса на вечерний чай. Бегать домой утрами и вечерами было очень холодно, посему решено было, что я буду жить в общежитии при фабрике с питанием по моему личному соображению. Я устроился так. Почти все рабочие столовались на общей кухне. Полный пансион стоил 5 рублей: сюда входили два раза чай с хлебом, обед в два блюда (мясные щи и каша или картофель с маслом), ужин из остатков от обеда всегда давался вволю, досыта. Но платить пять рублей из получаемых восьми для меня было неподходящим, не оправдывалась цель моей работы – мало оставалось для
семьи. Я пользовался полупансионом за 2.50 – обедал и утрами пил чай. Т.к. обед был обильный и сытный, то я до следующего утра от голода особенно не страдал. К тому же скоро артель нашего общежития взялась платить за меня второй полупансион, и я стал пользоватся полным пансионом. А случилось это при следующих обстоятельствах. В общежитии был заведен порядок вечерами очередью рассказывать сказки. Когда дошел черед до меня, то я рассказал очень большую и интересную сказку – знал я их от матери очень много. Ребятам понравилось! На второй вечер попросили снова рассказать – рассказал. И так прошло несколько дней, как вечер – так меня заставляют рассказывать уже безо всякой очереди. Мне это показалось обидным, и я запротестовал. На меня поналегли – я расплакался. Один взрослый рабочий за меня заступился, говоря: «Что вы на парня налегли, вам ладно – вы за ужином нажрались. А ведь знаете, что он ложится спать голодным, парнишке поди не до сказок». Тут начали обсуждать мое положение, и кто-то предложил сделать складчину: заплатить за меня, если я дальше буду рассказывать, полупансион, т.е. 2 рубля 50 копеек. Мне это показалось соблазнительным, и я согласился – в общежитии было около 20 человек, и все очень любили слушать...»
• • •
Проблема была в том, что сказки скоро были все пересказаны, и герой повествования предложил всем слушателям записаться в библиотеку. В складчину, по 5 копеек с носа. И дальше ему пришлось уже читать вслух, а читали книгу, которую им выдали как приключенческую – роман «Вечный жид» Эжена Сю (Le Juif errant, соединяющий авантюрную, полубульварную фантастику с сатирой на иезуитов и с протестом против угнетения пролетариата).
Возможно, тема протестов против угнетения повлияла на дальнейшую судьбу автора дневника – повзрослев, он оказался вовлечен в революционную борьбу. Агеев работал в подпольной типографии, дрался с жандармами, ему пришлось уйти из Иркутска. Вот странно звучит: «Уйти из Иркутска». Сейчас бы просто уехал – и всё тут! А в то время он просто ушел пешком. Добрался до Листвянки, у казаков на таможне «удачно» выменял свои новые шаровары на их старые залатанные и в придачу взял рубль.
«Они меня ограбили, взяв с меня чуть не по 10 копеек за фунт хлеба, когда он стоил только 2 копейки. За шаровары дали очень мало придачи, но всё-таки я стал немного спокойнее, когда солнце уже было высоко и я отошел верст на пятнадцать. За всю дорогу до Голоустной я не встретил ни души, а к вечеру добрался до села – отсюда предстояло перейти Байкал шириною 60 верст. Байкал я перешёл в один день, подкрепившись чаем с хлебом во временной гостинице среди Байкала. В Посольское пришел часов в десять вечера».
Было тогда Иннокентию Валерьяновичу 23 года...
(Продолжение в следующем номере)
Спартак Черныш