Вот парадокс – чем более совершенствуются способы записи и хранения информации, тем меньше шансов мы оставляем праправнукам лицезреть образы своих предков, а уж подробности их биографии и вовсе теряются, растворяются во времени… Нет, обобщать, конечно, не стоит: у кого-то дома хранятся еще семейные фотоальбомы, а то и старые письма, написанные на бумаге и присланные по почте, – свидетельства событий минувшей доцифровой эпохи.
(Окончание. Начало в №27, 28)
Пожалуй, если сравнивать современного автостопщика, что имеет с собой в рюкзаке необходимый минимум для выживания и рассчитывает на удачу в виде попутной автомашины, то автор дневника – Иннокентий Валерьянович – находился даже в лучшем положении, поскольку привык обходиться в своем путешествии совсем уж малым и надеяться исключительно на собственные силы и собственные скромные возможности. И «какие-нибудь» 60 верст пешком для него были не турпоходом для развлечения, а необходимостью и реальной действительностью. Обратимся снова к его воспоминаниям.
• • •
«В Кабанске вышел на почтовый тракт. Мартовское солнце отчаянно жгло рожу. Я превратился по цвету лица в арапа – так сгорела кожа. Вязкая, глинистая грязь на дороге и стоптанные сапоги делали ходьбу ужасно утомительной…»
Однако нашему герою надо было идти и надо было что-то есть…
«Это было за два дня до Пасхи. В субботу ящиком поймал пару голубей, а ночью проезжающая семья оставила мне немного булки да кусок колбасы. Таким образом, я Пасху встретил и с хлебом, и с мясом…»
Мир не без добрых людей…
«Прошёл город. Спрашивал дорогу на Чакой, так как почтовый тракт от Верхне-Удинска свернул на Читу, а на Чакой – в сторону до Тарбогатая – на 40 верст деревень не было. Тут пошли поселения старообрядцев. «Семейские», относящие к иноверцам недоброжелательно, со мной, как с табачником, боялись общаться, чтоб не опоганиться. Кое-как выпросился ночевать – уверяя всеми богами, что я некурящий. И то для еды мне дали отдельную чашку и не позволили черпать даже воду из общей кадушки, а специально принесли для меня отдельный котел. Дали в мою чашку мясных щей, хлеба и поджаренной картошки, но когда я предварительно перед едой сказал, что у меня нет денег заплатить за ужин, то хозяйка сказала: «Ну и что ж, покушай во славу Божию, в писании сказано – проходящего накорми».
Утром тоже накормили картошкой с салом, но не преминули предложить продать верхнюю бумазеевую блузу и дали 1 рубль 50 копеек. И так я, отдохнувши, хорошо поевши, с деньгами зашагал дальше. Денег мне хватило на расплату за квартиры и кормежку лишь до Заганского Станка…»
Так получилось, что по пути в одной из деревень Иннокентий Валерьянович встретил хозяина местных приисков. И сговорился с ним о работе…
«…Нужно было идти почти в верховья Чакоя – это верст 400. А когда я попросил дать мне в задаток пятерку на хлеб в дороге, то он отказал. Ночующий на зимовке какой-то старик-нищий меня утешил, предложив пойти с ним вместе. Мол, он меня прокормит подаянием, которое будет собирать по деревням. Пошли. В Бичуре ночевали две ночи. В нижнем и в верхнем краях село растянулось на 15 верст. Были сыты, так как бичуране в подаянии не отказывали, хотя старик этим не злоупотреблял, чтоб не тащить напрасно лишнию тягость. Но прошли мы с ним недолго – лишь от Бичуры до М. Кудары, – там он почему-то раздумал дальше пестовать меня. Предложил пойти по улице до моста и там ждать его, а он пройдет по улице со сбором подаяния. Я ждал его до полных потемок и не дождался…»
«…Берегом идти было нельзя, так как от русла в обе стороны, поднимались громадные валунистые нагромождения. По руслу – валуны, обмерзшие кусками льда. Между камней часты согнунцы, куда я проваливался до подмышек и с большим трудом оттуда выкарабкивался. Наконец этот переход преодолел. В пяти верстах от устья находился опорный прииск, где я встретил двоих рабочих. От них узнал тропу перевала через гору, очень крутую и высокую, на Воскресенский прииск, где был мой брат. Часов в пять вечера, к большому удивлению брата, попал на Воскресенский. Прииск небольшой, рассчитан на 50 человек. Рабочих еще не было из-за отсутствия тепла и из-за талого грунта, но приход ожидался. Из служащих там был только мой брат, да жил хозяин Розенберг, в приисковом деле новичок. Тоже в первый раз попавший (и то случайно) на прииск. Для ведения дел был взят управляющий – только вот попался пьяница и скандалист: подрался с рабочими, которые в ту же ночь все с прииска ушли.
Прииск был новый, первый год разрабатывающийся. Предприятию грозил крах. Спешно вызванный хозяин по приезде уволил управляющего и предложил брату руководить делом. Брат на приисках как служащий был тоже первый год. До того он два года был помощником отводчика площадей и с приисковым делом был знаком лишь поверхностно. Да зимой вел разведку и подготовительные работы на Воскресенском – вот и вся его практика…»
• • •
Вместе с братом Иннокентий Валерьянович проработал на приисках у Розенберга до осени, не особо при этом заработав: прииск оказался небогатым. И братья решили вернуться в Иркутск.
«…Мы решили купить лодку и доплыть до Кабанска, а там на почтовых – до Иркутска. За лодку отдали 6 рублей и 20 сентября поплыли. Сначала всё шло благополучно. Берег Чакоя населен. Хлеб, рыбу и молоко доставали легко и дешево. Но с Усть-Урлука верст на сто с лишком левым берегом Чакоя идет монгольская граница, и поселений нет. Проплыв верст сорок, мы остановились ночевать на левом берегу. Так как накрапывал дождь, спать пошли в зимнюю необитаемую юрту. Вещи стаскали тоже в юрту. Лодку оставили на берегу, но я спрятал в кустах двустороннее весло. Каково же было утром наше удивление и досада, когда на месте лодки не оказалось. Как быть дальше? Берег без леса. Степь. Плотик сделать не из чего. Да мы представления не имели, как его связать. Идти пешком не могли, так как у нас было пуда четыре багажа, в том числе большой неудобный чемодан. А местность неизвестная. Словом, положение катастрофическое. Предположили, что лодку угнали в надежде, что мы пойдем искать, а в это время ограбят наш багаж. Решили: одному – пойти берегом искать лодку, другому – остаться караульным. Пошёл я.
Пройдя с полверсты, увидел на другой стороне под нависшими кустами крутого подмытого берега как будто корму спрятанной лодки. Позвал брата. Долго рассматривали. Наконец убедились, что это действительно лодка. Но как ее достать? Ширина Чакоя саженей 350-400, вода холодная – конец сентября. Я собрался перебраться вплавь, однако брат категорически запротестовал. Стали придумывать способ переправы. Решили сплотить две плахи со стены юрты, благо в чемодане сохранилось 6 ломаных кованых гвоздей. Большого труда нам стоило стащить со стены две толстые и длиные плахи и перетащить их к берегу. Скрепили их драничками на гвоздях. И, встав на них, я, вооружённый двусторонним веслом, конечно, босой, в одном белье и с охотничьим ножом в зубах (на случай сопротивления похитителей лодки), поплыл на ту сторону. Переплыл хорошо, хоть меня снесло ниже лодки саженей на 300. Под тем берегом оказалась большая глубина, берег подмыт, густые кусты нависли над водой. Бросив весло между кустов, поймался за ветки, подтянул более толстые стволы, уперся ногами в плахи. Гвозди-скрепы вырвались, плахи под ногами нырнули и перевернулись, и я повис над водой. Начал по кусту взбираться вверх. Спасибо, корни выдержали, и я вылез на берег.
Вооружившись снова веслом, пошёл вверх по реке. Кусты и густая растительность были только по берегу, дальше – степь. Идти пришлось осторожно, крадучись. Наконец увидел маленький, уже потухающий костер из драничек, бывших в лодке, и объедки полужареной-полусырой рыбы, тоже бывшей у нас в лодке. Оглянувшись, увидел в траве свежий след к берегу. Прошёл к берегу, где была наша лодка, привязанная прутьями к кустам. Бросить в лодку весло, заскочить самому, отрубить прутья – дело было, конечно, одной минуты! Таким путем мы были выведены из затруднительного положения и продолжили свой путь.
На ночлегах мы от лодки не уходили и благополучно доплыли до Кабанска. Там нам сказали, что в устье Селенги стоит парусное судно с чаями, идущее в Лиственичное. Мы поплыли дальше и 30 сентября добрались до последнего селения на Селенге, где стояло судно, готовое к отплытию через Байкал. Но капитан соглашался нас взять не пассажирами, а только матросами – с обязательством погрузить и в Лиственичном выгрузить 1300 мест чая.
Матросов у него было только три человека. Вначале мы за это боялись взяться, потому что на каждого нужно было на своих плечах перетаскать два раза по 260 мешков весом в пуд каждый. Но, передневав 1 октября на берегу и обсудив свое невыгодное и катастрофическое положение, решили согласиться. Ночью, на наше счастье, на плотике приплыли четверо приисковых рабочих, согласившихся взяться за работу матросов, и мы избавились от перспективы тяжелого, непосильного нам труда. Капитан согласился взять нас пассажирами и даже взял на борт нашу лодку.
В Лественичном лодку спустили в Байкал. Мы перебрались в неё и с пожитками вблизи берега прошли на веслах. Завернули в Ангару, отдались течению и в тот же день, часа в четыре, были в Иркутске. Там на лодку сразу нашлись покупатели. И за 8 рублей наш фрегат был продан.
Итак, я опять в Иркутске…»
• • •
В это время в Иркутске был призыв в армию. Иннокентий Валерьянович прошёл комиссию.
«…При вынутии жребия призывающимися (брали посословно: сначала – крестьяне, потом – разночинцы, к которым был причислен и я, как сын чиновника) моя ловкость и расторопность очень понравилась полковнику – военному приемщику, который, узнав, что я льготой не пользуюсь, сам взялся крутнуть для меня урну с пожеланием вынуть служебный жребий. В жизни всё зависит от случайностей, и благодаря таковой, против всяких ожиданий, я на военную службу не попал…»
• • •
Через какое-то время герой нашего повествования снова нанимается на работу на прииски – в этот раз на Амур.
«…Узнав от меня, что я только что приехал с прииска и знаком с условиями приисковой службы, меня приняли, назначив с завтрашнего дня начать заниматься. Дело обстояло так. Доверенный и большая часть администрации и рядовых служащих Зейских приисков были переброшены из енисейской тайги. И дополнительный комплект служащих (выписанный тоже из Енисейска и Красноярска) опоздал. У доверенного главной задачей была покупка 150 рабочих лошадей и закуп разных промысловых товаров, с приемкой и отбором каковых нужно было торопиться. Тут я подвернулся под руку, посему так спешно и был принят на службу и сразу облечён большим доверием по заготовкам фуража и приему товаров. Работа была жаркая.
Служащие начали съезжаться в конце декабря, когда наша миссия почти уже была закончена. Ждали только, чтобы встал Байкал. Он встал 6 января. И мы с транспортом из Иркутска вышли 8 января.
Лошади покупались западносибирские, крупные, молодые, не старше 8 лет. За время почти двухмесячной стоянки при усиленной кормежке они так разжирели, что первое время трудно было с ними справляться. Связка в пять лошадей (в том числе один-два жеребца) полагалась на одного конюха. Грузили по 30 пудов на сани, но такой груз для них был игрушка.
На мою долю во время всего пути выпала хозяйственная часть по транспорту. Хотя доставка фуража и продуктов была отдана с подряда на пункты наших ночевок, но всё это нужно было принять, раздать конюхам. Следить, чтобы конюхи не воровали овес. Искать для людей квартиры, озаботиться приготовлением пищи, укреплять бдительность караульных, следивших за возами, наблюдать водопой. И еще много других мелких хозяйственных забот. А ехали мы 72 дня.
Байкал переходили 12 января, лед был гладкий, как зеркало, часто лопался, хотя был уже толще аршина. Лопнет – маленкая щель. А пока ищешь ее конец, она расходится иногда шире метра. Набасываешь понтоны и переводишь лошадей. Ширина перехода от Голоустной до поселка Посольский – 60 верст. Шли, конечно, с вожаками, так как следа видно не было до Верхне-Удинска. Груз везли полностью.
В Верхне-Удинске груз за бесснежием сдали до Читы подрядчикам на колесах, а сами шли порожняком. В Чите снова груз взяли на своих лошадей и через Ингоду, Шилку и Амур до Ст. Черняевой шли льдом. Переходы делали большие – верст по 70-80.
С Черняевой до Лунгинского склада на Зее – 400 верст. Пришлось идти ночами, потому что днем давало оттепели, и лошадям по земле и кочкам тащить тридцатипудовые возы на кованых санях было очень тяжело. Здесь за ночь перехода делали верст по 30-40.
К 20 марта пришли на склад, сдали груз. Лошадей оставили до мая на Кармедике. Меня направили на вновь оборудованный отдельный прииск в качестве помощника смотрителя разреза. А через две недели меня перебросили – тоже помощником – на верхний участок на речке Безымянке, где сосредоточены были главные операционные работы на вновь заложенном разрезе с очень широким залеганием золотоносного пласта...»
• • •
На этом, к сожалению, повествование обрывается – последних листков в тетрадке нет. Возможно, они и найдутся когда-то, нужно только разобрать другие семейные архивы. Однако по тому, что известно из рассказов о дальнейшей судьбе моего прадеда Иннокентия Валерьяновича Агеева, можно судить, что и дальше жизнь его оказалась связана с работой на золотых приисках.
Рудник Воскресенский в Читинской области и сейчас можно найти на картах. Там прадед женился, там в 1904 году родилась моя бабушка.
Фотографий того времени очень немного, в основном это семейные портреты, снятые в студии. По таким «парадным» снимкам трудно судить о том, какими они были, эти люди, какой была их жизнь тогда – больше века назад. Но история, записанная рукой прадеда, дает возможность «оживить» его образ, делает его ближе и понятнее…
Спартак Черныш